Неточные совпадения
Получив письмо
мужа, она
знала уже в глубине души, что всё останется по-старому, что она не в силах будет пренебречь
своим положением, бросить сына и соединиться с любовником.
Сняв венцы с голов их, священник прочел последнюю молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он не видал ее до сих пор такою. Она была прелестна тем новым сиянием счастия, которое было на ее лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он не
знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся
своим добрым ртом и тихо сказал: «поцелуйте жену, и вы поцелуйте
мужа» и взял у них из рук свечи.
— Хорошо ли вы провели ночь? — сказал он, наклоняясь пред нею и пред
мужем вместе и предоставляя Алексею Александровичу принять этот поклон на
свой счет и
узнать его или не
узнать, как ему будет угодно.
То, что он теперь, искупив пред
мужем свою вину, должен был отказаться от нее и никогда не становиться впредь между ею с ее раскаянием и ее
мужем, было твердо решено в его сердце; но он не мог вырвать из
своего сердца сожаления о потере ее любви, не мог стереть в воспоминании те минуты счастия, которые он
знал с ней, которые так мало ценимы им были тогда и которые во всей
своей прелести преследовали его теперь.
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не
знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой
муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой
своих детей…
Княгиня подошла к
мужу, поцеловала его и хотела итти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь, поцеловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и не
знали хорошенько, они ли опять влюблены или только дочь их. Когда князь с княгиней вышли, Левин подошел к
своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог говорить, и ему многое нужно было сказать ей. Но он сказал совсем не то, что нужно было.
Узнав о близких отношениях Алексея Александровича к графине Лидии Ивановне, Анна на третий день решилась написать ей стоившее ей большого труда письмо, в котором она умышленно говорила, что разрешение видеть сына должно зависеть от великодушия
мужа. Она
знала, что, если письмо покажут
мужу, он, продолжая
свою роль великодушия, не откажет ей.
Сколько раз во время
своей восьмилетней счастливой жизни с женой, глядя на чужих неверных жен и обманутых
мужей, говорил себе Алексей Александрович: «как допустить до этого? как не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда пала на его голову, он не только не думал о том, как развязать это положение, но вовсе не хотел
знать его, не хотел
знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
Говорят, я
знаю,
мужья рассказывают женам
свою прежнюю жизнь, но Стива…. — она поправилась — Степан Аркадьич ничего не сказал мне.
— О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень и… я должен тебя огорчить… не скучал о тебе, не так, как твой
муж. Но еще раз merci, мой друг, что подарила мне день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за то что она всегда и обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе спрашивала. И
знаешь, если я смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех
своих хлопот, занята примирением Облонских.
Он не позволял себе думать об этом и не думал; но вместе с тем он в глубине
своей души никогда не высказывая этого самому себе и не имея на то никаких не только доказательств, но и подозрений,
знал несомненно, что он был обманутый
муж, и был от этого глубоко несчастлив.
Княжна Варвара была тетка ее
мужа, и она давно
знала ее и не уважала. Она
знала, что княжна Варвара всю жизнь
свою провела приживалкой у богатых родственников; но то, что она жила теперь у Вронского, у чужого ей человека, оскорбило ее за родню
мужа. Анна заметила выражение лица Долли и смутилась, покраснела, выпустила из рук амазонку и спотыкнулась на нее.
Она
знала, что̀ мучало ее
мужа. Это было его неверие. Несмотря на то, что, если бы у нее спросили, полагает ли она, что в будущей жизни он, если не поверит, будет погублен, она бы должна была согласиться, что он будет погублен, — его неверие не делало ее несчастья; и она, признававшая то, что для неверующего не может быть спасения, и любя более всего на свете душу
своего мужа, с улыбкой думала о его неверии и говорила сама себе, что он смешной.
Анна улыбнулась. Она поняла, что он сказал это именно затем, чтобы показать, что соображения родства не могут остановить его в высказывании
своего искреннего мнения. Она
знала эту черту в
своем муже и любила ее.
Васенька Весловский, ее
муж и даже Свияжский и много людей, которых она
знала, никогда не думали об этом и верили на слово тому, что всякий порядочный хозяин желает дать почувствовать
своим гостям, именно, что всё, что так хорошо у него устроено, не стоило ему, хозяину, никакого труда, а сделалось само собой.
Как он, она была одета
Всегда по моде и к лицу;
Но, не спросясь ее совета,
Девицу повезли к венцу.
И, чтоб ее рассеять горе,
Разумный
муж уехал вскоре
В
свою деревню, где она,
Бог
знает кем окружена,
Рвалась и плакала сначала,
С супругом чуть не развелась;
Потом хозяйством занялась,
Привыкла и довольна стала.
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
Да, может быть, боязни тайной,
Чтоб
муж иль свет не угадал
Проказы, слабости случайной…
Всего, что мой Онегин
знал…
Надежды нет! Он уезжает,
Свое безумство проклинает —
И, в нем глубоко погружен,
От света вновь отрекся он.
И в молчаливом кабинете
Ему припомнилась пора,
Когда жестокая хандра
За ним гналася в шумном свете,
Поймала, за ворот взяла
И в темный угол заперла.
— Покойник
муж действительно имел эту слабость, и это всем известно, — так и вцепилась вдруг в него Катерина Ивановна, — но это был человек добрый и благородный, любивший и уважавший семью
свою; одно худо, что по доброте
своей слишком доверялся всяким развратным людям и уж бог
знает с кем он не пил, с теми, которые даже подошвы его не стоили! Вообразите, Родион Романович, в кармане у него пряничного петушка нашли: мертво-пьяный идет, а про детей помнит.
Василиса Егоровна увидела коварство
своего мужа; но,
зная, что ничего от него не добьется, прекратила
свои вопросы и завела речь о соленых огурцах, которые Акулина Памфиловна приготовляла совершенно особенным образом.
С полгода по смерти Обломова жила она с Анисьей и Захаром в дому, убиваясь горем. Она проторила тропинку к могиле
мужа и выплакала все глаза, почти ничего не ела, не пила, питалась только чаем и часто по ночам не смыкала глаз и истомилась совсем. Она никогда никому не жаловалась и, кажется, чем более отодвигалась от минуты разлуки, тем больше уходила в себя, в
свою печаль, и замыкалась от всех, даже от Анисьи. Никто не
знал, каково у ней на душе.
— Не
знает, что сказать лучшему другу
своего мужа! Ты вспомни, что он познакомил нас с тобой; с ним мы просиживали ночи, читывали…
С такою же силой скорби шли в заточение с нашими титанами, колебавшими небо, их жены, боярыни и княгини, сложившие
свой сан, титул, но унесшие с собой силу женской души и великой красоты, которой до сих пор не
знали за собой они сами, не
знали за ними и другие и которую они, как золото в огне, закаляли в огне и дыме грубой работы, служа
своим мужьям — князьям и неся и их, и
свою «беду».
— Я
знаю: графиня Катерина Ивановна думает, что я имею влияние на
мужа в делах. Она заблуждается. Я ничего не могу и не хочу вступаться. Но, разумеется, для графини и вас я готова отступить от
своего правила. В чем же дело? — говорила она, маленькой рукой в черной перчатке тщетно отыскивая карман.
— Так я оставлю en blanc [пробел] что тебе нужно о стриженой, а она уж велит
своему мужу. И он сделает. Ты не думай, что я злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им зла не желаю.] Бог с ними! Ну, ступай. А вечером непременно будь дома. Услышишь Кизеветера. И мы помолимся. И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую пользу.] Я ведь
знаю, и Элен и вы все очень отстали в этом. Так до свиданья.
Но наконец, когда
муж, с запахом табаку на
своих густых усах, вернулся в ложу и покровительственно-презрительно взглянул на Нехлюдова, как-будто не
узнавая его, Нехлюдов, не дав затвориться двери, вышел в коридор и, найдя
свое пальто, ушел из театра.
И он вспомнил
свое вчерашнее намерение всё сказать ее
мужу, покаяться перед ним и выразить готовность на всякое удовлетворение. Но нынче утром это показалось ему не так легко, как вчера. «И потом зачем делать несчастным человека, если он не
знает? Если он спросит, да, я скажу ему. Но нарочно итти говорить ему? Нет, это ненужно».
Глядя на Mariette, он любовался ею, но
знал, что она лгунья, которая живет с
мужем, делающим
свою карьеру слезами и жизнью сотен и сотен людей, и ей это совершенно всё равно, и что всё, что она говорила вчера, было неправда, а что ей хочется — он не
знал для чего, да и она сама не
знала — заставить его полюбить себя.
Антонида Ивановна слишком хорошо
знала заячью натуру
своего мужа и поэтому сомнительно покачала головой. Александр Павлыч хвалил Верочку, чтобы отвести глаза. Его увлечение Зосей не было тайной ни для кого.
В глубине души она считала себя очень счастливой женщиной, потому что очень хорошо
знала по
своему папаше Ивану Яковличу, какие иногда бывают оригинальные
мужья.
Половину времени Вера Павловна тихо сидела в
своей комнате одна, отсылая
мужа, половину времени он сидел подле нее и успокоивал ее все теми же немногими словами, конечно, больше не словами, а тем, что голос его был ровен и спокоен, разумеется, не бог
знает как весел, но и не грустен, разве несколько выражал задумчивость, и лицо также.
Порядок их жизни устроился, конечно, не совсем в том виде, как полушутя, полусерьезно устраивала его Вера Павловна в день
своей фантастической помолвки, но все-таки очень похоже на то. Старик и старуха, у которых они поселились, много толковали между собою о том, как странно живут молодые, — будто вовсе и не молодые, — даже не
муж и жена, а так, точно не
знаю кто.
Девушка начинала тем, что не пойдет за него; но постепенно привыкала иметь его под
своею командою и, убеждаясь, что из двух зол — такого
мужа и такого семейства, как ее родное,
муж зло меньшее, осчастливливала
своего поклонника; сначала было ей гадко, когда она
узнавала, что такое значит осчастливливать без любви; был послушен: стерпится — слюбится, и она обращалась в обыкновенную хорошую даму, то есть женщину, которая сама-то по себе и хороша, но примирилась с пошлостью и, живя на земле, только коптит небо.
Только им нельзя сказать
своим женихам или
мужьям того, что они думают; они
знают, что за это про них подумают: ты безнравственная.
Николай велел ей объяснить положение жен, не изменивших
мужьям, сосланным в каторжную работу, присовокупляя, что он ее не держит, но что она должна
знать, что если жены, идущие из верности с
своими мужьями, заслуживают некоторого снисхождения, то она не имеет на это ни малейшего права, сознательно вступая в брак с преступником.
Жила она в собственном ветхом домике на краю города, одиноко, и питалась плодами
своей профессии. Был у нее и
муж, но в то время, как я зазнал ее, он уж лет десять как пропадал без вести. Впрочем, кажется, она
знала, что он куда-то услан, и по этому случаю в каждый большой праздник возила в тюрьму калачи.
— Про эти дела, тесть, не ее, а меня спрашивать! Не жена, а
муж отвечает. У нас уже так водится, не погневайся! — говорил Данило, не оставляя
своего дела. — Может, в иных неверных землях этого не бывает — я не
знаю.
И до сих пор есть еще в Москве в живых люди, помнящие обед 17 сентября, первые именины жены после свадьбы. К обеду собралась вся
знать, административная и купеческая. Перед обедом гости были приглашены в зал посмотреть подарок, который
муж сделал
своей молодой жене. Внесли огромный ящик сажени две длины, рабочие сорвали покрышку. Хлудов с топором в руках сам старался вместе с ними. Отбили крышку, перевернули его дном кверху и подняли. Из ящика вывалился… огромный крокодил.
Харитине доставляла какое-то жгучее наслаждение именно эта двойственность: она льнула к
мужу и среди самых трогательных сцен думала о Галактионе. Она не могла бы сказать, любит его или нет; а ей просто хотелось думать о нем. Если б он пришел к ней, она его приняла бы очень сухо и ни одним движением не выдала бы
своего настроения. О, он никогда не
узнает и не должен
знать того позора, какой она переживала сейчас! И хорошо и худо — все ее, и никому до этого дела нет.
— Болтать болтают, а
знать никто ничего не
знает… Ведь не про нас одних судачат, а про всех. Сегодня вот ты приехал ко мне, а завтра я могу тебя и не принять… С мужнею-то женой трудно разговаривать, не то что с
своею полюбовницей. Так-то, Павел Степаныч… Хоть и плохой, а все-таки
муж.
— Нельзя тебе
знать! — ответила она угрюмо, но все-таки рассказала кратко: был у этой женщины
муж, чиновник Воронов, захотелось ему получить другой, высокий чин, он и продал жену начальнику
своему, а тот ее увез куда-то, и два года она дома не жила. А когда воротилась — дети ее, мальчик и девочка, померли уже,
муж — проиграл казенные деньги и сидел в тюрьме. И вот с горя женщина начала пить, гулять, буянить. Каждый праздник к вечеру ее забирает полиция…
— Совершенно знаю-с; Черносвитов, изобретя
свою ногу, первым делом тогда забежал ко мне показать. Но черносвитовская нога изобретена несравненно позже… И к тому же уверяет, что даже покойница жена его, в продолжение всего их брака, не
знала, что у него, у
мужа ее, деревянная нога. «Если ты, — говорит, когда я заметил ему все нелепости, — если ты в двенадцатом году был у Наполеона в камер-пажах, то и мне позволь похоронить ногу на Ваганьковском».
Петр Андреич,
узнав о свадьбе сына, слег в постель и запретил упоминать при себе имя Ивана Петровича; только мать, тихонько от
мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался, что, бог даст, все устроится и отец переложит гнев на милость; что и ей другая невестка была бы желательнее, но что, видно, богу так было угодно, а что она посылает Маланье Сергеевне
свое родительское благословение.
— Вот погляди, старик-то в курень собирается вас везти, — говорила Татьяна молодой Агафье. —
Своего хлеба в орде ты отведала, а в курене почище будет: все равно, как в трубе будешь сидеть. Одной сажи куренной не проглотаешься… Я восемь зим изжила на Бастрыке да на Талом, так
знаю. А теперь-то тебе с полугоря житья:
муж на фабрике, а ты посиживай дома.
Вон и Татьяна выправилась, даже не
узнал было по первоначалу, а солдат со
своею солдаткой тоже как следует быть
мужу с женой.
Вы
знаете, что я не большой поклонник г-жи Анненковой, но не могу не отдать ей справедливости: она с неимоверною любовью смотрит на
своего мужа, которого женой я никак бы не хотел быть.
— То-то, я ведь не утерплю, спрошу эту мадам, где она
своего мужа дела? Я его мальчиком
знала и любила. Я не могу, видя ее, лишить себя случая дать ей давно следующую пощечину. Так лучше, батюшка, и не зови меня.
Полинька сама не
знала, любила ли она
своего мужа, но ей было его жаль, когда вскоре после свадьбы она стала слышать о нем самые дурные отзывы.
Муж представил мне его как
своего друга, и так как m-r Постен имеет весьма вкрадчивый и лукавый характер, то он, вероятно,
узнал от
мужа о наших отношениях; случай ему представлялся удобный поухаживать за молоденькой женщиной в подобном положении, и он начал, — и точно уж в этом случае надо отдать честь его настойчивости!..
— Кажется,
знает!.. — отвечала Фатеева довольно холодно. — По крайней мере, я слышала, что
муж к ней и к Есперу Иванычу, как к родственникам
своим, писал обо всем, и она, вероятно, больше симпатизирует ему.
Чтение продолжалось. Внимание слушателей росло с каждой главой, и, наконец, когда звероподобный
муж,
узнав об измене маленькой, худенькой, воздушной жены
своей, призывает ее к себе, бьет ее по щеке, и когда она упала, наконец, в обморок, велит ее вытащить совсем из дому, вон… — Марьеновский даже привстал.